Дело в том, что я знала этот монастырь с 30-х годов, когда он был еще целехонек, со всеми постройками, в окружении крепостных стен, практически, как я тогда считала, в первозданном виде. И хочется мне поделиться со всеми вами тем, каким он был и как выглядел в те времена.

Я 1922-го года рождения, училась в школе № 1 им. Крупской, что находится в поселке завода Свердлова. Кстати, почему это место называется поселком, вроде Пыры или Решетихи? Ведь он давно «врос» в город, имеет единый проспект Свердлова, сам является градообразующим. И почему он до сих пор не называется Свердловским районом города Дзержинска? Однако не буду отвлекаться…

Была у меня подруга, одноклассница-единомышленница Люся. Как и я, любительница всяческих приключений и природы. Летние каникулы мы, 13-14-летние девчонки, проводили на Оке, преимущественно в окрестностях Дудина монастыря. Это была наша вотчина. Особенно любим был сам Дудин монастырь. Таинственность, безлюдье, тишина, волшебная природа. И мы одни, хозяйки этих сокровищ.

Брали в Желнино у знакомых лодку, переправлялись на противоположный берег. У самого уреза воды лодку привязывали к дереву и поднимались в гору к заветному монастырю. Там проводили все свое время: гуляли, собирали ягоды, готовили суп и кашу из концентратов на костре, заваривали чай из душистых листьев. Или вообще ничего не делали, просто нежились на свободе. Дня нам никак не хватало. Не единожды там и оставались ночевать. Где? На колокольне, на самой ее верхотуре, предварительно сбросив оттуда птичий помет. Однажды ночью там пережили жуткую грозу, когда молнии полыхали перед самым носом. Думали, сгорим. Уцелели.

Так как же выглядел монастырь тогда? Он был похож на крепость. Довольно широкие и высокие стены смыкались со всех четырех сторон. Снаружи для предупреждения сползания они были дополнительно укреплены контрфорсами. Ширина стен позволяла по ним ходить, что мы и делали. Вход на территорию монастыря находился в проеме западной стены. 

Первой нас встречала часовня. Небольшая, аккуратненькая, беленькая, с крестом наверху. Внутри нее находился колодец, выстроенный из дикого белого камня. Глубокий, с родниковой водой. Рядом, притулившись к стене, стоял длинный шест с намертво прикрепленным к нему ведром. На стене, противоположной от входа, – изображение женщины в полный рост в бело-розово-голубых одеждах с венком на голове. 

В отдалении от часовни росло пышное одинокое дерево. Мы его определили как яблоню, но яблок на ней никогда не видели.

Во дворе вдоль южной стены стоял каменный дом, высокий, красивый, окна на три по фасаду. Мы сочли его домом священника. Но там никогда никого не встречали, да и не заглядывали – боялись.

Вслед за домом в одну линию тянулась длинная низкая постройка. Она была разделена перегородками на секции-комнатки в один ряд. У каждой своя дверь с маленьким прямоугольным окошечком размером с тетрадный лист. Называли мы этот комплекс ослятником, полагая, что там содержались животные: овцы, бараны, козы. Теперь-то я понимаю, что это были кельи для монашеской братии.

А сейчас о колокольне, на которой мы, девчонки, не единожды ночевали. В нашу бытность на ней не было верхней части. Ни чердака, ни крыши, ни креста, ни колокола. Только голая площадка, обнесенная низкой оградой по периметру. Мы на нее спокойно опирались и глядели на все четыре стороны. Там, внизу, у подножия колокольни всегда видели огромный язык колокола, похожий на фигурный обрубок бревна. Говорят, что колокольню громили так называемые «воинствующие безбожники». Громили они и позднее, помните, как уничтожили храм Христа Спасителя в Москве, Троицкую церковь в селе Черном? Зачем, почему, что приобрели взамен?

В центре монастырской площади, поросшей травой, главенствовал Успенский собор. Приземистый, он выглядел очень строго, неприветливо, даже сурово, но самоутверждающе. На зеленой крыше на длинной шейке красовался большой золотой купол с высоким крестом, укрепленным за концы цепями к краям крыши. Белые наружные стены украшены оригинальным образом – осколками бутылочного стекла зеленого и коричневого цветов, видимо, замешанными еще в сырую штукатурку. Я тогда пыталась отколупнуть себе на память кусочек – не получилось. Низкорасположенные окна первого этажа всегда были открыты изнутри, но снаружи закрыты коваными фигурными решетками. Через них хорошо был виден обширный зал, стены без икон, пол, устланный плитами чугунного литья. Вдоль оконной стены – стол. Длинный, покрытый бархатной коричневой скатертью с вышитым серебром крестом. На возвышении стояли два канделябра. На внешней стене здания, на уровне роста человека, висела литая табличка с выпуклыми золотыми буквами: «Амвросиев Николаевский Дудин монастырь… XVII век… охраняется государством… карается законом». Текст был с «ятями», смысл – по памяти.

И мы всегда слышали журчащий звук бегущего вблизи собора ручья. Его почти не было видно в густой траве и исчезал он где-то под монастырской стеной.

Ну и, конечно, о погосте у храма. Могил было много – просто холмики и роскошные захоронения с мраморными памятниками. Мы читали надписи золотыми буквами и удивлялись: тысяча семьсот такой-то год, тысяча восемьсот такой-то. Все тогда было в целости и сохранности. Это позднее памятники были повалены, разбиты надгробные плиты, части которых скатывались с горы до самой реки, разрушен и сам монастырь.

На этой печальной ноте я хочу остановить свой рассказ-воспоминание и выразить неуемную радость по поводу возрождения из праха исторического памятника. И стоит он на прежнем месте, на том же самом фундаменте, по-прежнему ТОТ – оплот нравственности и духовности. Но… с новым «лицом», открытым, светлым, манящим.

врач-дерматовенеролог, 97 лет