История семьи Ковалевых удивительно похожа на истории тысяч семей, переживших войну. И все-таки не рассказать ее нельзя. Как невозможно забыть войну тем, кто прошел через нее, как нельзя забывать ее нам, не видевшим ее…

О семье этой нам рассказала Людмила Королева. В редакцию Людмила Владимировна принесла пожелтевшую от времени тетрадку – воспоминания своей мамы, Валентины Никифоровны. А еще справки, фотокарточки – целый семейный архив… 27 января исполнится 70 лет со дня снятия блокады Ленинграда. И эти тетрадные записи Валентины Ковалевой – посвящение всем, для кого блокада Ленинграда не просто история – прожитая жизнь…

«Родилась я в Дзержинске в 1931 году, в мае, на улице Свердлова… В июне 32-го на свет появился брат Анатолий. Годы были голодные, росли мы бедно… Папа, Никифор Яковлевич, учился и работал, мама тоже работала…

Тогда в Дзержинске только начали ходить трамваи. Помню, Толе было около трех лет, мы гуляли, и он сел прямо на трамвайную линию. Я увидела, что вагон едет на него и заплакала… Но вагоновожатая успела остановить трамвай, и нам с Толей попало от нее – ему натрепала уши, а меня обругала…

Мне было четыре года, когда папу распределили в Ленинград. Он уехал один, а когда там ему дали комнату, приехал за нами. Как я обрадовалась, что мы приехали в другой город! Комната там была большая – метров 16, в Дзержинске – гораздо меньше… Когда переезжали, взяли с собой, помню, и плетеный белый сундучок, который я очень любила, – на нем я спала. Когда приехали, нас с Толей поводили по Ленинграду, особенно мне понравился зоопарк, «чертово колесо»… Мы часто гуляли с папой по городу, почти весь его обошли пешком.

В 37-м году у нас с Толей родился братик – Володя. Когда Толе исполнилось семь, мы с ним пошли в школу, в один класс – я до этого проболела целый год… В 1940 году у нас   появилась еще одна сестренка – Галинка.

Летом 1941 года, когда мы закончили учиться, нас с Толей отправили отдыхать в пионерлагерь, а братика Володю с садиком увезли отдыхать за город. Галинку тогда водили в ясли… И тут – война.

Нас тут же отправили из лагеря домой, в Ленинград. И вот явились мы из лагеря, а маму с Галинкой к тому времени уже эвакуировали. Уехала мама наспех, не дождавшись нас. Но ей пообещали: «Детей отправим следом за тобой». Но только она уехала, выезд из Ленинграда запретили – кругом уже была бомбежка… Домой нас привезли на грузовой машине, а дома нет никого. Мы с Толей сидели на лестнице, ждали отца… Его почему-то не было очень долго… Когда папа пришел, он сказал, что началась война. Сказал, что его из Ленинграда не выпускают, но нас он, наверное, отправит в Дзержинск… Но уехать нам так и не дали – въезд и выезд из города запретили: кругом уже была война…

На другой день из загородного лагеря привезли младшего братишку Володю. Так мы и стали жить вчетвером. Я была в доме за старшую, братикам вместо мамы… Тогда еще было кое-чего покушать: нам, детям, давали хлеба по 125 граммов на человека, а папе – 250…

Справляться с нами троими папе было тяжело. Хотел он устроить нас в садик, да их тогда все уже позакрывали. Только младшего Володю удалось устроить в детский дом. Папе некогда было Володю навещать, он работал. Братика навещала я. Сначала ходить к нему мне не тяжело было, а потом от голода сил уже не было, еще и ноги обморозила…

Помню, как-то раз в детдом попала бомба. Многих засыпало… Но братик мой остался жив. Я пришла к нему, а он сидит на горшке и плачет: что как долго не приходишь? Братик тогда уже был рахитиком, хуже нас с Толей – почти мертвец… В детдоме, видать, еще голоднее было…

Папа доверил мне ходить за хлебом и за продуктами. Но продукты в магазине были очень редко… Но все равно карточки я прятала – специально для них около груди нашила карманчик…

Но даже с карточками еду достать было трудно. Раз как-то, помню, был сильный мороз, у магазина стояли очень долго и ждали, когда дадут хлеба…  

Я вся замерзла. Но самолет пролетел и ничего не привез. Недалеко от магазина был штаб. Когда я проходила мимо, какой-то молодой человек позвал погреться к ним… Я погрелась около «голландки», мне дали маленький кусочек сальца с хлебом и чай горячий. Я не стала есть, а понесла все это домой – братишке Толе. Пока шла, хлеб понемножку отщипывала, а сало не ела – только облизала несколько раз. А Толя, как увидел «гостинец», еще изругал меня: зачем, мол, все съела, а мне так мало оставила?

Бывало, что по дороге из магазина хлеб у меня отнимали. Голодными неделями ходили… Помню, простояла у магазина, а продуктов так и не привезли, я пошла домой и зашла в детский магазин. Деньги у меня были. Я и купила игрушечную посудку… Дома в эти кастрюльки и сковородки накрошила бумажки – сделали с Толей «блинчики» и стали их жевать. Так хотелось есть.

А еще дома горчица была и масло машинное. Горчицу я развела в воде – стало «тесто». На машинном масле испекла лепешку, а она невкусная!

Добавили туда много-много соли, стали лепешку делить. Толя еще обиделся – больно мало, говорит, дала. А я ему объясняю: твоя тоньше, да длиннее, а моя толще, да короче. Он меня стал бить. Пришлось отдать ему свою долю. А откусили – аж слезы из глаз брызнули! Но все равно ели эту лепешку целую неделю, ничего другого не было…

Еще мы с папой ходили на полигон. Там недалеко капуста росла. Папа с наволочкой от матраса, я с мешком. Собирали и кочаны, и листья капустные… Когда пошли назад, начался обстрел, один снаряд прямо около головы пролетел, мы наклонились, а потом поползли… Принесли домой, наварили щей пустых – вот тут-то и ожили! Еще немного капусты посолили… Ели по чуть-чуть – экономили.

С едой становилось все хуже. Света дома не было, дров, воды – тоже. За водой я ходила на Ржевку, а иногда просто набирали в кастрюльки снега и потом ждали, пока он растает. Воду кипятили в самоваре, и одной водой втроем по очереди мылись. Но вшей все равно не получалось смыть – они и из тела лезли, и из пола, хотя и пол мыли…

Во время бомбежки мы прятались под кровать, иногда там и спали… Братик мой Толик так и умер под кроватью. Он в тот день все плакал, плакал, а я на него сердилась за это. А потом он уснул и больше не проснулся… Мне было жалко Толю, что он плакал, а я не пожалела его… Мы с папой завернули братишку в простынь и унесли в подвал, положили там в сундук. Сил копать яму, чтобы схоронить его, не было. А я еще думала, что Толя потом, как поспит, встанет… Когда выходили из подвала, увидели на помойке собаку. Все хотели есть и кинулись ловить собаку… Мы с папой не смогли – ноги уже сильно болели.

Несколько раз папа собирался вывезти нас с Володей из Ленинграда, брал временный расчет, но даже пешком уйти не удавалось. А мне страшно было: как, говорю ему, мы без еды-то пойдем? Но папа надеялся, что где-нибудь по дороге нам, может, что-нибудь и дадут…

Однажды на завод, где работал папа, упала бомба, взорвалось несколько снарядов. От взрыва у нас дома вышибло окно, рамы полетели на меня, осколок попал в шею, но я долго не могла понять, что это, почему так болит шея… Потом пришлось делать операцию.

В 1942 году, в марте, нам удалось вырваться из Ленинграда. Собирались впопыхах, нас торопили – уехать из города надо было, пока свободен путь… Погрузили нас в какую-то машину и все – скорее, скорее… Мы едем, а я все плачу. Какая-то женщина спрашивает: «Ты чего ревешь?» «У меня, – говорю,- братишка в приюте остался». Стали упрашивать водителя заехать в детский дом. Папа «расплатился» с водителем какими-то карточками, талонами, приехали в приют. Но Володю папа сначала не нашел – не узнал, такой худой был братишка. А я узнала, схватила его… Володю забрали даже без документов, так мы торопились…

Еле успели на поезд. Ехали в телячьем вагоне – долго ехали, часами поезд стоял – не было свободных путей, немец не отступал. Многие дорогой умирали. Кормили нас помалу – много-то нельзя было. Документы и талоны были у отца, он был за главного в трех вагонах. Некоторые даже дрались с отцом из-за того, что не разрешал много есть, не давал талоны. Не слушались отца и на стоянках меняли вещи на хлеб, наедались и от этого умирали…

Когда приехали в Чапаевск, нас, детей, сразу определили в больницу. Володю мама вскоре забрала, а я лежала месяца два или три – врачи говорили «безнадежная». А когда выписывали, сказали, что, мол, за нее не ручаемся…»

***

Но Валя осталась жива… Через несколько лет после приезда в Чапаевск Никифор Яковлевич вместе со старшей дочкой вернулись в Дзержинск. Чуть позже в родной город перевез отец Вали и жену с младшими Володей и Галинкой… Запомнился ли им Ленинград таким, каким навсегда врезался в память их старшей сестры? Вряд ли… Володя, Владимир Никифорович, как рассказывают его родственники сегодня, всегда признавался, что ленинградского детства он почти не запомнил. Что уж говорить о самой младшей из детей Ковалевых – Галине. Она единственная из этой семьи, кому посчастливилось не видеть всех ужасов блокадного Ленинграда…

Валя, Валентина Никифоровна Ковалева, дожила до 70 лет… Брат Володя умер в прошлом году, пережив свою «спасительницу», как всегда называл он старшую сестру, на несколько лет…

Записи Валентины Ковалевой
обработала Елена Богомазова

На фото:

Семья Ковалевых: папа, брат Толя, мама, Валя в Ленинграде.

Валя и Володя. 1980 г. Дзержинск.