Индусы придумали религию, по которой души умерших переселяются в животных или в будущих, еще не родившихся людей. Может быть, может быть… Достоверно же известно, что тела наши по окончании земного пути переселяются из города живых в город мертвых. Древние греки так это и называли – некрополис – город мертвых, по-нашему. Но и наш язык придумал неплохой термин – погост. Стало быть, лежат здесь ГОСТИ земли. Походил, значит, по земле, потоптал ее и – будет с тебя: милости просим, сюда на погост.
Прогулка по такому месту всегда настраивает на меланхолический лад. Тем большая печаль охватывает душу, когда прогуливаешься по заброшенному кладбищу – вроде нашего. Как далеко оно когда-то было от города! А вот оказалось на бойком городском перекрестке.
Жалкое зрелище предстает перед нами. Крайние могилы находятся почти во дворе гигантского дома на Узловой площади. Владельцы собак используют кладбище для выгула своих любимцев. Последние справляют свою нужду прямо на могилы. М-да!..
А покоится здесь прах ваших дедов, бабуль, матерей, отцов, братьев, друзей. Они когда-то любили, сердились, бражничали, голодали, мерзли в бараках, сражались за свою Родину, травили себя газами и строили, строили, еще раз строили наш город.
Среди этих поваленных надгробий, дочерна проржавевших металлических обелисков и оград, где-то здесь был похоронен (теперь уже и не сыскать) доктор Фишкин. О, этот доктор Фишкин! Человек-легенда. Всеобщий любимец женской половины нашего города. Его так и звали: «Бабий бог». Сколько женщин отнял у смерти этот выдающийся акушер! Он и умер-то, спасая очередную погибающую роженицу. Сколько младенцев приняли в жизнь его добрые, теплые, умелые руки! Теперь этим младенцам более пятидесяти, и какое им дело до затерявшегося среди разбитого камня и ржавого железа праха их крестника? А ведь провожали доктора при огромном стечении народа – в основном, женщины. Они искренне плакали. Я это видел своими глазами.
Теперь, правда, заботливый сын приехал из Израиля специально для того, чтобы перезахоронить прах своего знаменитого отца на новом кладбище.
Здесь же где-то (и опять не найти) покоится замечательный музыкант, художник, педагог, деятель культуры и просто хороший человек – Николай Константинович Гусельников. Разве всех перечислишь? Это же целый город – город мертвых. Город, полностью забытый городом живых.
Вот огромная братская могила. Точнее сказать – мемориал. Здесь лежат люди, своей жизнью – единственной драгоценной жизнью – защитившие наше Отечество, а значит, и наш город – город живых. Судьба им уготовила особый удел. Их собратья погибали на фронте мгновенно, умирали в санбатах, исчезали в печах фашистских крематориев. Эти же – лежащие здесь – умирали долго и мучительно. Их таки довезли до дзержинских госпиталей, вытягивали, как могли, из лап смерти, но медики оказались бессильными. На мемориале была установлена бронзовая статуя женщины со скрипкой. Из города живых сюда приходили вандалы и систематически – СИСТЕМАТИЧЕСКИ! – ломали скульптуру. Как правило, это надругательство происходило незадолго до святого Дня Победы. В конце концов, статую убрали. Вандалы не угомонились: зубилом они скалывали с мемориала буковки, составляющие священные для нас имена. Родила ли этих вандалов женщина?!. Может быть – бешеная волчица?
Рядом с мемориалом 8 одинаковых памятников. На всех одна дата смерти – 21 мая 1961 года. Никаких пояснений. Но нам не надо ничего пояснять: и так помним, что это жертвы одного из множества взрывов на заводе им. Свердлова. Семь почерневших памятников стоят, один – повален…
А вот память еще об одной трагедии. Ровными рядами уже более полвека стоят здесь 22 могилы. 12 февраля 1960 года взрыв в 6-м цехе «Заводстроя» (АО «Капролактам») унес их жизни. Они могли бы жить, если… Если бы сбежали из цеха в начале аварии. Но они не сбежали, они боролись за свой цех до последнего.
По распоряжению властей их хоронили скрытно, по-воровски, в 7 утра. Но и в это раннее время вдоль проспекта Ленина стояли толпы людей, провожая быстро мчавшиеся грузовики с печальным грузом. И это тоже наша история.
22 могилы, под которыми покоятся 24 жертвы (тогда погибли две четы), находятся не в самом лучшем состоянии. Когда-то Марк Седов, директор завода, поклялся: «пока я жив, эти могилы всегда будут ухожены». И слово он держал крепко. Пока был жив. Но вот и он ушел в город мертвых, и город живых забыл своих героев. Печально все это.
Мы прогуливаемся не по кладбищу. Мы идем по нашей истории, по нашей ослабевшей и неблагодарной памяти. Что делать с этим заброшенным кладбищем? Честно говоря, не знаю. Знаю зато, что так не должно быть, не по-людски это. Были даже разговоры, что данная, выражаясь языком бюрократическим, территория может быть использована под застройку. Даже есть, оказывается, санитарная норма, позволяющая по истечении определенного времени использовать такие участки под строительство. Не знаю, насколько эта норма обоснована именно с санитарной точки зрения. Но есть же нормы совести. Допускают ли они называть город мертвых просто «территорией»? Вообрази, что когда-нибудь на твоих костях соорудят жилой дом, и будут в нем – прямо на твоем прахе – отплясывать какую-нибудь ламбаду. Вообразил? Ну как? Правда, затем разговоры о застройке кладбища заглохли.
Есть грань между городом живых и городом мертвых, как есть она между жизнью и смертью. И предназначен город мертвых не для выгула собак, не для лихих плясок, а для людской памяти и глубоких раздумий. Если мы перешагнем (или – того хуже – уберем) эту грань, мы перестанем быть городом живых. Люди живы и там – в городе мертвых – до тех пор, пока о них помнят живые.
Так что же все-таки делать с этим кладбищем? Я же сказал: не знаю. Подумаем вместе. Это ведь нужно нам, а не им – умолкнувшим навек.
Исаак Фельдштейн
