В 1941 году мне не было и пяти лет, моему старшему брату – девять. Мы тогда жили под Ленинградом, около Гатчины, рядом с дедом – отцом мамы. Здесь в блокаду погибнут моя тетя Анастасия с мужем, навечно останутся они на Пискаревском кладбище. А мой дядя Егор начнет борьбу с фашистами партизаном в лесах Гатчины, потом в рядах Красной армии дойдет до Берлина, а погибнет уже в мирное время.

Папу забрали на войну летом 1941-го, до этого он работал на скотоводческой ферме. Наш дед, поняв опасность, которая угрожает семье, достал где-то лошадь и на санях зимой увез нас с мамой, братом, бабушкой и своим младшим сыном в Псковскую область, где жили родители моего отца и были еще кто-то из родственников. Добирались мы туда пять дней по занесенным снегом дорогам и полям.

С мамой и братом мы стали жить у дедушки Ивана Артемьевича в деревне Лабухино, которая стояла на высокой горе. Впрочем, то, как мы жили, сложно назвать жизнью. Территория эта уже была оккупирована немцами, поэтому нам все время приходилось чувствовать опасность от близости немцев. Этот страх испытывали постоянно даже маленькие дети, все время мы были готовы забиться в любую щелку, чтобы только враги не заметили. Помню, как-то раз в землянку, где я, 5-летний мальчуган, остался почему-то один, вошел кто-то незнакомый. Я сразу подумал: немец – и инстинктивно полез в печку (там в стенке было специальное углубление), уже оттуда услышал родную речь: «Мальчик, не бойся, я свой». Видимо, забрел партизан.

Землянка наша была вырыта в огороде, с домом ее соединяла узкая траншея. Иногда ночами начиналась перестрелка с немцами, порой сильная. Немцы стреляли трассирующими пулями, светящимися в темноте, – так они поджигали дома. Помню, как бабушка, пробираясь ползком по траншее к дому, частенько приговаривала: «Вон, вон гуси полетели…». Да не дай Бог эти «гуси» в дом попадут!

А потом немцы все взрослое население из нашей деревни забрали в плен, в том числе мою маму, тетю и даже 9-летнего брата. Мне было 5, и я очень просился пойти с мамой, но меня, конечно, не взяли. Пленников увели, и вдруг спустя какое-то время вернулся брат. Как позже выяснилось, маме при подходе к районному центру Славковичи каким-то чудом удалось отделить сына от общей колонны и он сбежал.

В плену за колючей проволокой мама и тетя находились несколько месяцев, их заставляли рыть окопы. По великому счастью, им обеим удалось вернуться оттуда живыми – освободили партизаны.

Наша деревня сгорела дотла уже после того, как ее освободили от немцев. В пожаре в собственном доме погиб и мой дедушка. Нам снова пришлось переезжать и где-то искать жилье. В соседней деревне нас с мамой и старшим братом приютила женщина, у которой самой было двое ребятишек. А родители мамы поселились у одинокой старушки. В общем, все мы были без своего угла.

Всю войну мы делали запросы об отце, но всегда получали один ответ: «Пропал без вести». Мы же готовы были поверить в любое чудо. В то время существовало одно поверье, или примета, не знаю, как назвать. В перекладину на потолке избы втыкали цветки, которые называли «божинками». Каждому цветку давали имя человека, судьба которого была неизвестна. Если цветок вял, то этого человека не было в живых. Цветок, которому мы дали имя папы, долго оставался свежим. И мы верили, что с ним все хорошо.

Папа нашел нас в 1946 году и приехал за нами. Тогда мы и узнали, что он был серьезно ранен на фронте и долго лежал в госпитале где-то в Сибири. К дальнейшей службе он был непригоден и его после выписки отправили в Дзержинск, где он до конца войны работал на заводе ядохимикатов (завод «Ока», п/я № 9) – выплавлял свинец для нужд армии.

Таким образом наша семья воссоединилась, но и потеряли мы очень многих любимых, родных людей. Каждый год в эти майские дни мы вспоминаем всех их со слезами благодарности на глазах и с надеждой, что такие беды не придут больше на нашу землю.

На фото: Эта фотография моего отца Ивана Иванова долго висела на Доске почета завода «Ока»